иллиес что я на самом деле хотел сказать рецензия
Отзывы на книгу « 1913. Что я на самом деле хотел сказать »
Кафка с лопатой, какой сюрреализм
⠀
Это потрясающее произведение! И если первая часть мне просто очень понравилась, то для выражения своего восторга относительно этой книги мне не хватит всех эпитетов, метафор и сравнений!
⠀
Здесь Кафка окапывает грядки, Гессе пытается наладить отношения с женой, Пруст сводит с ума своего редактора, а Горький смотрит на море и думает о России.
⠀
С этой книгой у меня случилась огромная любовь (да, случилась, здесь самое подходящее слово) и я всем её советую прочитать.
(Писать подробнее в этот раз не хочется, чтобы никому не испортить впечатления).
Лето целого века превратилось в год. Что за чудесный, освежающий и яркий текст! Иллиес решил окинуть взглядом год, в котором воплотилась эпоха модерна. Вся книга — это признание в любви искусству и людям того времени. Флориан говорит о писателях, художниках, учёных и политических деятелях так, будто сам только пять минут как вышел из их квартир. Сарказм в деталях и некоторая даже насмешка над теми, кого он описывает, не должны сбивать с толку. Это тоска по временам, которых сам Иллиес не мог застать.
Если вам знакомо чувство, что вы родились не в своё время, то вы ощутите эту глухую тоску тоже. Главное достоинство книги — это её лёгкость, воздушная паутинка из слов. Хотя вроде бы замысел довольно прост: в хронологическом порядке разнести по книге события, приключившиеся с самыми заметными людьми 1913 года. Я даже могу представить, что у Иллиеса было множество бумажных черновиков, самоклеящихся квадратных бумажек, которые он раскладывал, чтобы ничего не упустить. И на этих бумажках мы можем заметить имена: Матисс, Нижинский, Пруст, Кафка, Горький, Стравинский, Рильке, Малевич. ещё много, много имён.
Лаконичность замысла и структуры не должны обманывать, ибо Флориан наполняет каждый абзац подлинным духом времени. Не знаю, как он это делает, но книге удаётся приблизить 1913 год настолько, что я практически увидела его перед собой. Никакие банальные перечисления событий, как в учебнике или энциклопедии, не могут создать портрет эпохи. А вот насмешливый, но немного печальный стиль ремарок Иллиеса вплетается в эти осколки ушедшего времени так, что больше ничего знать не нужно. Осталось только чувствовать и благодарить.
Феномен двух книг про 1913 год для меня труднообъясним. Эта проза находится на стыке между документалистикой и изящным художественным вымыслом. Фигура автора здесь всезнающая, и голос писателя ведёт по страницам, как мудрый проводник. Я читала книгу всего два дня, потому что мне не хотелось её отпускать. Мне почти жизненно необходимо было видеть все упомянутые картины, слышать звуки «весны священной» и думать о полётах ввысь.
Это ли не та красота, к которой мы все стремимся, открывая новую книгу.
Иллиес что я на самом деле хотел сказать рецензия
Флориан Иллиес. 1913. Что я на самом деле хотел сказать. М.: Ад Маргинем, 2020
В 2012 году искусствовед и журналист Флориан Иллиес опубликовал книгу «1913. Лето целого века», где попытался написать культурную и интеллектуальную историю одного года в формате хроники. Книга стала бестселлером и была переведена на множество языков, в том числе и на русский. Шесть лет спустя вышло продолжение — «1913. Что я на самом деле хотел сказать».
«Лето целого века» во многих отношениях было парадоксальной книгой. Во-первых, Иллиес отказался от нарративной структуры и излагал факты как хроникер, но очевидно, что последнее, к чему он стремится, — это рассказать о прошлом «так, как это было на самом деле». Во-вторых, будучи искусствоведом, он написал книгу, в которой повседневная жизнь «великих», казалось, была важнее их произведений — светская хроника вместо раздела с рецензиями. Наконец, Иллиес громоздил анекдоты из будней богемы, большинство из которых вряд ли стали откровением для тех, кто знаком с творчеством его героев, но следить за происходящим все равно было увлекательно.
Поэтому название второй части интриговало. Вдруг Иллиес и в самом деле решил объяснить, ради чего он заставил нас чувствовать себя вуайеристами, наблюдающими за Райнером Марией Рильке, Игорем Стравинским, Томасом Манном и множеством других персонажей? Но Иллиес лукавил и ничего не собирался объяснять. По крайней мере — так просто.
Хроника как исторический жанр обычно претендует на нейтралитет в преподнесении своего материала, подчиненного лишь хронологическому принципу, но в действительности для нее крайне важны вопросы фильтрации, исключения и монтажа. Иллиес прекрасно осознает это свойство; хроника позволяет ему сконструировать собственный объектив, через который он и предлагает взглянуть на события 1913 года.
«Что я на самом деле хотел сказать», как и подобает хронике, структурирована по месяцам и, что необычно, временам года. Каждый сезон предваряет краткий обзор основных событий грядущих трех месяцев. Так, мы узнаем, что летом 1913 года Пруст и Нижинский (по отдельности) предавались романтическим приключениям, Хемингуэй боксировал, Брехт жаловался на сердце, а Кирхнер купался. Воистину, идиллическая картина! В изображении Иллиеса события целого года сжимаются до жизнеописания всеевропейского светского салона, до которого если и доносятся вести «снаружи», то в виде обрывочных газетных сообщений о рекордных достижениях и трагедиях. Не то чтобы в книге полностью отсутствовали характерные «приметы времени», но здесь они уходят на второй или даже третий планы. Иллиес несколько раз упоминает о «волнениях» на Балканах, однако до этого нет особого дела даже австрийскому императору Францу Иосифу, которого, кажется, больше интересует обеденное меню, а не внешнеполитические дела: «На восемьдесят третьем году жизни, несмотря на Балканские войны, он отнюдь не утратил аппетит». Среди всех эпизодов Балканской войны — важнейшего события 1913 года с политической точки зрения — Иллиеса больше всего занимает история авантюриста Отто Витте, скорее напоминающая плутовской роман. Воспользовавшись неразберихой, он выдал себя за короля Албании и за пять дней своего правления даже успел собрать гарем, прежде чем турки обнаружили подлог.
Иллиес однажды замечает: «„1913” на самом деле книга о любви». На этот раз он не лукавит, но вернее будет сказать так: «1913» — это книга, в которой конкретно-историческое приносится в жертву «общечеловеческому». Чтобы уничтожить дистанцию, отделяющую нас от героев книги, Иллиес размывает тот исторический фон, на котором они действуют. В фокусе автора оказывается универсальный опыт — болезни, неловкости, разочарования, влюбленности и страха, — который он отказывается историзировать и ставить в зависимость от внешних обстоятельств. Прошлое протягивает руку настоящему и с пониманием хлопает его по плечу — философ Франклин Анкерсмит назвал такой эффект «осовремениванием прошлого», говоря, правда, о микроистории.
Вспомним про название первой части книги. На русский язык его перевели как «Лето целого века», что дословно повторяет немецкий оригинал (« Der Sommer des Jahrhundrets» ), английский же вариант отличался — « The Year Before the Storm ». Лето и буря — образы почти полярные, и в обоих книгах Иллиеса никакой бури нет, есть лишь время, про самоощущение которого уместно сказать: это было навсегда, пока не закончилось. Или, как выразился сам Иллиес в другом месте, «то, что кажется вечным, — мимолетно, а то, что кажется мимолетным, — вечно».
В аннотациях «1913» неоднократно называли «большим тизером XX века», но такое сравнение в действительности противоречит замыслу самого Иллиеса. Озаглавив первую часть «Лето целого века», он не стал уточнять, о каком именно веке идет речь. В «Что я на самом деле хотел сказать» он как будто невзначай — между рассказом о гренландской экспедиции Альфреда Вегенера и сообщением об изобретении застежки-молнии — бросает: «1913 год неразрывно связывает XIX век с XX веком». Вот так просто: что он на самом деле хотел сказать. «1913» — это, конечно, никакой не «тизер XX века». Перед нами мелькают портреты тех, кто в следующие десятилетия изменят мир до неузнаваемости — Гитлера и Сталина, — но сами они и не подозревают о грядущем. Пока первый пишет пейзажи, второй прогуливается по парку и размышляет о марксизме, а Иллиес все гадает, могли они встретиться в зимней Вене 1913-го или нет.
Иллиес, каким бы размытым ни был исторический фон, изображает очень старомодный мир, в котором писатели ведут неторопливые беседы в богемных кафе, а монархи самыми причудливыми образами пытаются разогнать скуку. В этом отношении примечателен и выбор персонажей, среди которых исключительно «великие» и те, кому было суждено «попасть в историю» благодаря знакомству с ними, — как шофер, в которого был влюблен Пруст. Здесь нет «массы» или «толпы», которую вскоре выведут на историческую сцену войны и революции и которая станет предметом осмысления как политических и социальных мыслителей, так и теоретиков искусства. В «1913» есть Маяковский, Малевич и Матюшин, но еще нет программы авангарда по переосмыслению понятий «гений» и «индивидуальное» в наиболее радикальных изводах. В «1913» сплошь «гении» и «индивидуальности», которым, кажется, скоро станет тесно в старой Европе.
Сам Иллиес формулирует так: «Вальтер Беньямин описывал, как люди XIX века закутывались в ткани, будто заключая себя в футляр. Шелест ткани, материальность, укрытые ноги и руки — это было старое время, так было и в 1913 году».
Если и пытаться как-то определить «1913» во времени, то это скорее последний аккорд того самого «долгого XIX века», о котором писал Эрик Хобсбаум. Другой историк, Йохан Хёйзинга, сравнивал период наибольшего культурного расцвета эпохи, предшествующий ее закату, с осенью. Иллиес, наверное, мог бы согласиться с этим — только время года у него другое.
Рецензии на книгу «1913. Что я на самом деле хотел сказать» Флориан Иллиес
Предапокалиптический калейдоскоп
Условная зима.
Солнце окончательно уходит за горизонт, и город погружается во мрак. Флориан Иллиес, обуреваемый творческим пылом Кафки, садится за рабочий стол, чтобы с усердием Пруста продолжить писать вторую часть своего наделавшего шуму «Лета целого века». Он считает себя как профессиональным историком искусства, так и опытным стратегом: осознавая, что успех первой книги был вызван не только историческими событиями, представленными в весьма необычном формате, но и невыразимо притягательной субъективной составляющей, он увеличивает яркость и повышает плотность авторского «Я» в тексте, вынося его даже в название.
Иллиес задумчиво смотрит на календарь. Разумеется, свою роль сыграла привлекательность его собственного внутритекстового образа. Но была важна и попытка создать нечто принципиально новое, кардинально отличающееся от заполонивших современную литературу описаний постапокалиптического будущего. А именно – освещение предапокалиптического прошлого. И 1913 год – идеальный вариант, золотое сечение века в метафизическом смысле. Царство Эроса, на смену которому в следующем году пришел Танатос. Буквально все великие того времени утопают в любви (и пусть для кого-то это рай, а для кого-то ад): Эйнштейн и Эльза Левенталь, Кафка и Фелиция, Горький и Мария Андреева, Пруст и его роман. Иллиес решается эксплицировать эту мысль и в первой же главе заявить о том, что «1913» – «на самом деле книга о любви». На ум приходит и фраза из дневника Пауля Клее: «1913 год – сплошное признание в любви». Ее бы тоже вставить в книгу…
Условная весна.
Работа кипит. Иллиес пишет медленно, тщательно отбирая и вербализуя материал, выстраивая композицию. Во всем этом просвечивает он сам, может быть, даже более, чем в вводных словах и конструкциях, замечаниях и комментариях, а значит на нем лежит большая ответственность.
Тем не менее не стоит быть слишком серьезным. Иллиес позволяет себе упоминать события с ироническим модусом повествования, располагая их между фактическими и предполагаемыми событиями. Скажем, «девятого января император Вильгельм II находит доказательство существования Бога». Да и сама история может быть невероятно смешной. Например, мадам Матисс плакала, когда увидела свой портрет, нарисованный мужем, – это вызывает смех и вместе с тем побуждает к обобщениям: «Абстракция сурова, особенно к тем, кого абстрагируют… Мало радости в том, чтобы быть женой художника-кубиста».
Но юмор в книге имеет далеко не первостепенное значение. Ее лейтмотивом является приближение одной из самых страшных войн XX века. Как и в «Лете», Иллиес раскидывает по тексту осколочные намеки на грядущий кошмар. Вот цитата Августа Бебеля, предрекающего катастрофу и говорящего о том, что «мир будет вооружаться до тех пор, пока одна из сторон не скажет: лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Вот констатация факта об увеличении численности регулярных вооруженных сил России и Франции в ответ на беспрецедентное увеличение военных расходов германского Рейхстага. Такие ложки дегтя не могут не сказываться на вкусовых качествах меда в той же бочке.
Условное лето.
Иллиес потеет, словно Бальзак за написанием романов. Но дело не в индивидуальных особенностях потоотделения, не во времени года, а в сложности творческой задачи, стоящей перед ним. Нужно сохранить баланс между художественной и нехудожественной литературой: не потерять надежную опору в виде исторических фактов и не скатиться в простодушное фантазирование; не увлечься научными изысканиями и не превратить захватывающую книгу в вызывающее зевоту исследование. Это достигается формальными методами. Во-первых, иногда слова героев или о героях (из письменных свидетельств) берутся в кавычки – так устанавливается гармония между историческими личностями и художественными образами. Во-вторых, огромную роль имеет переключение с повествования в настоящем времени на повествование в прошедшем – и наоборот. Так читатели, сами того не осознавая, абстрагируются то от собственной, то от романной реальности.
Еще сложнее не сбить прицел, не испортить внутренний фильтр, базирующийся на писательской интуиции, включать в текст только репрезентативные события. Репрезентативные по своему существу, это можно только почувствовать. Не стоит зацикливаться на круге главных героев, необходимо постоянное обращение к общественным событиям: изобретению первого детектора лжи; паровозу локомотива, который зависает над пропастью (не в этом ли «застревании между верным путем и верной гибелью» весь 1913 год?); получению компанией «Siemens AG» патента на телефонный наборный диск… И как же без упоминания прочих гигантов культуры? Три строки не жалко отдать Астрид Линдгрен, которая играет в саду за родительским домом; и две – Вирджинии Вулф, которая пытается покончить с собой. Маловажные это события или все-таки.
Иногда требуется использовать своего рода художественный фрейминг, то есть субъективную расстановку акцентов над сухими фактами: «В Берлине летом 1913 года насчитывается два миллиона жителей, семь тысяч девятьсот автомобилей, три тысячи триста извозчиков и тысяча двести таксомоторов. И всего один император». Это тяжело. Но игра стоит свеч.
Условная осень.
Иллиес просматривает написанное. Работа ему нравится: недостатки предыдущей части исправлены, достоинства умножены. В тексте он тщательно избегает «авторитетного письма», стремясь еще больше сблизиться с читателем и не парить за текстом этаким призрачным историком-демиургом. Часто он напрямую обращается к читателю, горячо убеждает его в рассказываемом и умоляет ему поверить. Это несерьезно? Что ж, это ему даже импонирует.
Он осуществляет такие же, как и в «Лете», плавные переходы от одного эпизода к другому. Эдуард фон Кейзерлинг вздыхает «о корректурном листе для прожитой жизни»? Красивее не мог бы сказать даже Рильке. «Электролюкс» выпускает на рынок первый пылесос с «довольно абсурдным названием «Денди»»? Величайший денди 1913 года, Габриэле д’Аннунцио, никогда в жизни не пользовался пылесосом. Лоуренс пишет в дневнике, что голова может ошибаться, а кровь – никогда? А ведь за два месяца до этого умер будапештский востоковед, снабдивший Брэма Стокера всеми важными историческими подробностями о фигуре графа Дракулы.
Скептики обязательно скажут, что книга вовсе не емкая, а просто-напросто короткая. И что вторая часть никогда не бывает лучше первой. Все это, может быть, так и есть. Но на каждое «нет» всегда есть свое «да».
Тьма отступает. Город озаряется мягким утренним светом.
1913. Что я на самом деле хотел сказать
Перейти к аудиокниге
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Отзывы 2
Книга прочиталась за один день. Повествование ненавязчивое, приятное. Многие известные личности описаны с юмором и как-то более человечно, чем мы привыкли себе представлять. Плюс, я открыла для себя многие новые имена, спасибо за расширение кругозора. Очень советую!
Книга прочиталась за один день. Повествование ненавязчивое, приятное. Многие известные личности описаны с юмором и как-то более человечно, чем мы привыкли себе представлять. Плюс, я открыла для себя многие новые имена, спасибо за расширение кругозора. Очень советую!
Это продолжение 1913, такое же занимательное, как и первая часть. Вроде бы здесь больше Дягилева. Вызывает уважение и восхищение огромная библиография обеих книг. Эффект погружения в эпоху присутствует. Ну, почему, почему они не смогли уберечь мир от катастрофы? Если автору захочется ещё немного уточнить, что он хотел сказать и он напишет третью книгу о 1913, я буду точно рада)
Это продолжение 1913, такое же занимательное, как и первая часть. Вроде бы здесь больше Дягилева. Вызывает уважение и восхищение огромная библиография обеих книг. Эффект погружения в эпоху присутствует. Ну, почему, почему они не смогли уберечь мир от катастрофы? Если автору захочется ещё немного уточнить, что он хотел сказать и он напишет третью книгу о 1913, я буду точно рада)
Оставьте отзыв
Напишите отзыв и получите 25 бонусных рублей на ваш счёт ЛитРес
1913. Что я на самом деле хотел сказать
Перейти к аудиокниге
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Вам бы хотелось, чтобы книга Флориана Иллиеса «1913. Лето целого века» не заканчивалась? Автор чувствовал то же самое. В течение многих лет он искал и собирал новые захватывающие истории из этого невероятного года. Результат вы держите в руках. В продолжении международного бестселлера «тизер XX века», как сформулировала в свое время пресса, разворачивается в масштабную диораму: старые герои высвечиваются с новой стороны, к ним присоединяются Фернандо Пессоа, Максим Горький, Джек Лондон и многие другие события, явления и люди, создавшие современность. Ждите новых историй, полных любви и остроумия, настолько невероятных, что они могут быть только правдой. И попробуйте вместе с автором выяснить, где же заканчивается лето целого века.
В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Но и до этого момента ужин был, по словам тещи, «не особенно душевным». На обратном пути, в громыхающем трамвае она слышит, как часы на Одеонсплац бьют двенадцать раз. Спина болит, а муж, профессор математики Альфред Прингсгейм, сидит рядом с ней и пишет какие-то расчеты со сложными простыми числами. Как неромантично. А на соседней улице этой ночью сидит Карл Валентин и пишет Лизль Карлштадт: «Пусть нас никогда не оставят здоровье и наш чудесный юмор, будь молодцом, моя милая Лизочка». Как романтично.
Но и до этого момента ужин был, по словам тещи, «не особенно душевным». На обратном пути, в громыхающем трамвае она слышит, как часы на Одеонсплац бьют двенадцать раз. Спина болит, а муж, профессор математики Альфред Прингсгейм, сидит рядом с ней и пишет какие-то расчеты со сложными простыми числами. Как неромантично. А на соседней улице этой ночью сидит Карл Валентин и пишет Лизль Карлштадт: «Пусть нас никогда не оставят здоровье и наш чудесный юмор, будь молодцом, моя милая Лизочка». Как романтично.
Великий венгерский романист, фрейдист, морфинист и эротоман Геза Чат сидит этой ночью в своем маленьком врачебном кабинете, в санатории крошечного курорта Штубня, на самой дальней окраине огромной габсбургской империи. Он решает еще немного почитать воспоминания Казановы, потом закуривает сигару «Луксор», впрыскивает себе еще 0,002 грамма морфия и подводит успешные итоги года: «коитус 360–380 раз». Казалось бы, куда уж конкретнее? Но вот, пожалуйста: Чат ведет подробный учет отношений со своей возлюбленной Ольгой Йонаш, который в своей точности уступает, пожалуй, только подобной ведомости Роберта Музиля: «424 коитуса за 345 дней, то есть 1,268 коитуса в день». И раз уж Геза взялся подсчитывать: «Потребление морфия: 170 сантиграммов, то есть 0,056 грамма в день». «Годовой баланс» продолжается: «Доход 7390 крон. Имел 10 женщин, из них 2 девственницы. Вышла моя книга о психических заболеваниях». А что ждет его в 1913 году? План ясен: «Коитус раз в два дня. Сделать зубы. Новый пиджак». Ну что ж, вперед.
Великий венгерский романист, фрейдист, морфинист и эротоман Геза Чат сидит этой ночью в своем маленьком врачебном кабинете, в санатории крошечного курорта Штубня, на самой дальней окраине огромной габсбургской империи. Он решает еще немного почитать воспоминания Казановы, потом закуривает сигару «Луксор», впрыскивает себе еще 0,002 грамма морфия и подводит успешные итоги года: «коитус 360–380 раз». Казалось бы, куда уж конкретнее? Но вот, пожалуйста: Чат ведет подробный учет отношений со своей возлюбленной Ольгой Йонаш, который в своей точности уступает, пожалуй, только подобной ведомости Роберта Музиля: «424 коитуса за 345 дней, то есть 1,268 коитуса в день». И раз уж Геза взялся подсчитывать: «Потребление морфия: 170 сантиграммов, то есть 0,056 грамма в день». «Годовой баланс» продолжается: «Доход 7390 крон. Имел 10 женщин, из них 2 девственницы. Вышла моя книга о психических заболеваниях». А что ждет его в 1913 году? План ясен: «Коитус раз в два дня. Сделать зубы. Новый пиджак». Ну что ж, вперед.